О знаменитости

Биография

Анна Станиславовна Минакова: биография

«Нет ничего печальней расставания с тем, что полюбил. У меня такое же чувство, каждый раз, когда я закрываю эту тоненькую книгу, сделанную как бы специально для того, чтобы её всегда хотелось держать на столе, носить с собой. Это книга художника в высшем, синкретическом смысле, то есть, человека (существа), для которого творчество — не род деятельности, не совокупность рецептов воздействия на кого бы то ни было, даже не подчиненность высоким целям, понятым с той или иной степенью знания, а благодать, пронизывающая любую деятельность, любой поступок и любой акт самовыражения, будь то линия на бумаге, гармонический звук, значащее слово…
При всей гармонизированности, аллитерированности стихов (обильной, но нисколько не навязчивой) Минакова сохраняет живость и „бойкость“ речи. Она болтает, восклицает, кувыркается, плещется.
Пожалуй, во всей книге не найти стихотворения, в котором не было бы неологизма, какого-нибудь удивительного переворота речи, оригинального речения, легкой перестановки. Впечатление ярмарочности, какого-то рождественского колядования, укорененности одновременно в современности и в древней народно-песенной культуре, в рок-мотивах и мотивах духовного стиха или выкликания Петрушки.
Богатство словаря, вкрапление украинизмов, чуткость к интонации и разнообразие форм выражения характеризуют эти стихи…
Точнее — я не могу определить, что первично в этих стихах — радость, боль? Все настолько слито — и раскрытые миру глаза и одно огромное объятье, и глубокая задумчивость. Есть преодоление этого разграничения, или попросту — честность и чуткость к тому, что его нет. Вообще, точность описания психологических состояний. Точнее — не описания, а неудержимого и точного проговаривания этих состояний — одно из наиболее ценных качеств поэзии Минаковой…
Может быть, это самые живые стихи из всех, с которыми удалось встретиться за последнее время… Вообще, пение, а не речь — главное определение этих стихов. Не „логос“, „дискурс“, и т. д., а гимн, молитва, песнь, плач. Это тоже редкое свойство.
Кажется, это какое-то еще не принятое всерьёз большое явление. Время покажет, способно ли оно противостоять утомляющей замкнутости пространства и атрофии зрительного нерва современной поэзии… И, пожалуй, главное, что отличает стихи „Оды радости“, стихо-творение почти без оглядки на то, „как должно“, „как продвинуто“, черпанье „криков-песен и песен-песен“ из первоисточника, из собственного существа, не утратившего связь с тем, что выше него. Здесь другое „должно“. Здесь отпадает вопрос о следовании или не следовании традиции. Если есть традиция одушевлять сотворенное, быть поэтом „до костей мозга“, то да — это следование традиции. Традиция — не размеры, не формы, не качество высказывания, а отношение к бытию, его качественное представление, и оно у поэта не разрушено, не превращено в случайные и бессмысленные фрагменты, а целокупно, вихреобразно, красочно, хоть порой печально.
Когда открываешь эту книгу, ловишь себя на том, что на лице появляется улыбка. Автор передает её тебе, несмотря на всю неоднозначность и иногда мучительность своего состояния. Это бескорыстие по отношению к миру, отсутствие обиды, прощение, свет. Неужели мажор, неужели наконец-то…
Минакова — случай, когда имеешь дело не только с автором, позицию, способности и способы выражения которого нужно подвергать анализу, но и с безусловным заступничеством за него неявного, вневременного, бесконечно высокого, велевшего ему быть. Либо разговор о любых стихах сводится к этому, либо не происходит ничего. Остается „литературный процесс“ и утомление… В Минаковой есть эта последняя правота и необходимость, невозможность этим стихам не быть, их неизымаемость из мира, где они уже появились. Да, именно тот случай…»
А. Нитченко, поэт, о книге «Ода радости»: «Неужели мажор?» («Дальний Восток», № 6, 2007)