Расстегнутая правда. Лев Александрович Нарышкин

Во время приема, данного в честь английского посланника, проходившего в Эрмитаже, Екатерина II принялась с удовольствием рассказывать об изменении в поведении чиновников столичного управления – в положительную, конечно, сторону. Императрица считала, что введение «Устава благочиния» и нового «Городового положения» достигло своей цели, и теперь в Российской империи знатные люди полностью уравнены с простолюдинами в правах и обязанностях перед лицом городского начальства.

– Ну, это, матушка, вряд ли! Так не бывает, – заметил стоящий рядом с государыней князь Нарышкин.

– Ну, уж нет, Лев Александрович! – возразила князю Екатерина. – Говорю тебе, что так оно и есть! И уж поверь мне, что стоит тебе самому как-то провиниться или полиции ослушаться, так и спуску тебе не будет!

– Ну что ж, – улыбнулся Нарышкин. – Утро, как говорится, вечера мудренее! Вот вечером завтра я вам, матушка, и доложу.

На следующее утро Нарышкин поднялся рано, оделся по парадному – в богатый камзол, со всеми положенными ему орденами и регалиями, а сверху все это великолепие прикрыл старым сюртучишком, который занял у своего истопника. На голову нахлобучил дрянную шапчонку и отправился пешим на торговую площадь, в те ряды, где под навесами продавали всякую живность.

Князь подошел, ссутулившись к первому же торговцу курами, и сказал:

– Господин купец честной, почем продавать цыплят изволишь?

– А мой товар самый свежий и красный! – ответил ему торговец, пренебрежительно разглядывая бедную одежду Нарышкина. – Живых отдаю по рублю пару, а с битых полтинник за пару имею.

Князь мелко закивал и сообщил ему:

– Торговаться, голубчик, не буду! А ты убей для меня живых две парочки.

Торговец мешкать не стал, боясь упустить покупателя, и живо принялся за дело. Цыплят прирезал, ощипал, аккуратно завернул и положил перед Нарышкиным на прилавок. Нарышкин достал из кармана сюртука медную мелочь, отсчитал точно рубль и положил рядом со свертком.

– Да ты что, любезный, рехнулся? – удивился торговец. – Неужто с тебя мне за четырех битых рубль следует? Два ты мне должен!

– Как это? Две пары живых цыплят у тебя два рубля. Но мои-то цыплята дохлые – дохлее не бывает! Бери свой рубль и не морочь мне голову!

– Погодь! – возмутился торговец. – Они ж все живые были! Я их для тебя забил!

– Да разве ж это моя забота? Я плачу за свой товар – две пары битых. Бери деньги и разойдемся!

– А вот пусть нас господин полицейский рассудит! – обозлился торговец.

Полицейский расхаживал тут же, следя за порядком.

– Что за шум?!

– Да вот, ваше благородие, обману подвергаюсь! – ответил полицейскому Лев Александрович. – Торговец мне четырех цыплят хочет как живых продать, а они, изволите видеть, битые!

Тут же начал объясняться и торговец. Полицейский долго не думал – стал на сторону продавца и принялся упрекать Нарышкина:

– Негоже так вести себя на базаре! Платить надо, как положено, а иначе можно и в тюрьму попасть!

Нарышкин тюрьмы дожидаться не стал, расстегнул потрепанный сюртук и малость распахнул его. Полицейский, увидев богатый камзол, сориентировался мгновенно и накинулся на продавца, кроя его и мошенником, и лиходеем. Правда, Лев Александрович больше играть не стал, деньги торговцу заплатил сполна, а полицейскому приказал цыплят отослать в княжеский дом на кухню.

Вечером Нарышкин поведал императрице о своей проказе, да так, как только один он и умел: в лицах, с шуточками. Смеялись все, а императрица улыбалась лишь поначалу, а дослушав, сказала:

– Спасибо тебе, Лев Александрович! Не все еще, видать, в порядке в моем государстве, если застегнутый виноват, а расстегнутый во всех правах состоит.